Кристин Файрайз (Kristin Feireiss) — влиятельная фигура, чье имя связано с множеством архитектурных институций, премий и конкурсов. Для перечисления всех ее регалий не хватило бы и целого материала: она выступала соучредителем первой частной архитектурной галереи Aedes Architecture Forum в Берлине, дважды курировала павильон Голландии и входила в международное жюри на Венецианской биеннале, решала судьбу наиболее престижных архитектурных наград, в том числе премий Миса ван дер Роэ и Притцкера, руководила Нидерландским архитектурным институтом (NAi).
В октябре 2019 года Кристин прибыла в Казань и совместно с Филипом Юанем, Сергеем Чобаном, Михилом Ридайком и другими членами жюри оценивала проекты Второй Российской молодежной архитектурной биеннале. Мы встретились с Файрайз в последний день конкурса.
Вы состояли в жюри многих конкурсов и премий. Что изменилось в повестке и критериях архитектурных наград за эти десятилетия?
В целом, все подчинено одним и тем же правилам. Вне зависимости от конкурса, глава жюри должен быть очень сдержанным и беспристрастным. Некоторые активно продвигают своих кандидатов, но в результате теряют работу. Я часто сужу открытые конкурсы, и они всегда более трудные для молодых и неизвестных участников. Судьям гораздо сложнее сделать правильный выбор, так как очень часто они не располагают достаточным количеством времени. Сейчас [, в ходе Молодежной биеннале,] у нас было 30 проектов и мы работали по 5-6 часов каждый день. А представьте, что в открытом конкурсе на Рейхстаг их было 2000! Но даже если я сразу четко вижу работу, которая может стать лучшей, то никогда не упоминаю об этом в начале отбора. Это часть моей стратегии — позволить другим высказаться, и только после этого предложить кандидатуру.
Что касается Притцкеровской премии, в которой вы также состоите в жюри: как изнутри выглядит процесс выбора лауреата?
Прежде всего должна сказать, что жюри этой премии сильно отличается от других [, в которых я состояла]. Среди его участников есть историки, художники и даже адвокат, как в этом году. При этом там очень мало архитекторов. Перед тем, как вынести решение, мы отправляемся в недельное путешествие — например, однажды мы летали на вертолете над Севером Европы. Подобные поездки устраивают и во время премии Миса ван дер Роэ, где я также была в составе жюри, но там судьи целенаправленно едут смотреть на объекты претендентов. С Притцкеровской премией все обстоит иначе: эта награда касается не столько проектов или одного здания, сколько личности конкретного архитектора и его вклада для последующих поколений. И когда мы путешествуем, то вообще не говорим про кандидатов, которых выберем, даже если видим их объекты. Это вопрос доверия друг к другу. Цель этих поездок в том, чтобы сблизиться, стать тесным и сплоченным сообществом. Когда мы переходим непосредственно к обсуждению, это делает выбор более легким.
Решение выносят за один день. Исполнительный директор Притцкеровской премии Марта Трон (Martha Thorne) представляет предложенные нами кандидатуры. Перед этим она также направляет письма во всевозможные архитектурные институции и спрашивает у них, кого бы они выбрали. Это делает премию более демократичной.
В 2010-е Притцкера несколько раз получали относительно молодые архитекторы — Алехандро Аравена, Шигеру Бан, Ван Шу. Можно ли утверждать, что это тенденция, и премия «молодеет»?
Критерии, по которым определяют лауреатов, всегда одни и те же. Но вы не можете сравнивать Притцкеровскую премию 40-летней давности с нынешней. Потому что эта награда — реакция на настоящее время, на социальные проблемы и способы преодолеть их. К примеру, Аравена разработал для своей страны низкобюджетное жилье. Когда мы путешествовали по Чили, то видели эти дома. Изначально в каждом здании была пустующая часть: только голые стены и крыша. Жильцы украсили и разрисовали их так, как им хотелось, а в этих пустых пространствах многие организовали собственный бизнес. Одна женщина стригла своих детей, и у нее появилась возможность открыть парикмахерский зал. Другая — сделала собственное ателье. Еще один мужчина, который очень любил печь, при небольшой финансовой поддержке со стороны местных властей основал пекарню и теперь делает хлеб для всей улицы. Все это очень, очень важно. Вот почему Аравена получил Притцкеровскую премию.
С лауреатом этого года Аратой Исодзаки мы делали выставку 30 лет назад. Было очень интересно следить за карьерой и жизнью друг друга. Он получил премию в почтенном возрасте, и не все были согласны с этим решением. Некоторые сочли, что Арата не слишком ярко проявлял себя в последние годы, но я была счастлива, что его наградили. Он обладает по-настоящему визионерским чутьем и поддерживал минимум два поколения юных архитекторов. Когда в 1995 году в Кобе произошло мощное землетрясение, японское правительство не хотело придавать это широкой огласке. Исодзаки тогда был уполномоченным по павильону Японии на Венецианской биеннале, и он нашел способ показать эту трагедию через экспозицию. Конечно, после этого у него было много проблем с властями, и тем не менее он пошел на это.
Два дня назад на пресс-конференции вы подчеркнули, что Молодежная биеннале в Казани — единственная в своем роде, и больше нигде в мире не проводят подобные мероприятия для молодежи. Как вы считаете, в чем причина?
Думаю, вам надо задать этот вопрос уполномоченным людям. Я присутствовала на многих биеннале, и они почти всегда были инициативой одного-двух человек, в данном случае это Сергей Чобан и Наталия Фишман-Бекмамбетова. Мне кажется, они составили удачную комбинацию. Наталия — фантастический менеджер и у нее прекрасные связи, а Сергей отвечает за концепцию, имеет большое влияние и активно поддерживает архитекторов. И это прекрасно — что люди, объединенные идеями, наконец имеют огромную силу [для изменений в мире]. Если конечно они хотят ее использовать, а не стоят застенчиво в углу.
Вы говорили, что в России 80-х было много талантливых молодых архитекторов, но не всем удалось состояться в профессиональном плане. Почему так произошло и как молодому поколению не повторить этих ошибок?
Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны обратиться к 20-м годам прошлого века. В русской архитектуре это время конструктивистов. Мы все еще обращаемся к их наследию, и я до сих пор не могу себе объяснить, как возникла эта волна. Фантастический период и великие архитекторы! Но следом наступил период, когда средствами архитектуры уже невозможно было высказать так много. Вероятно, это было связано с политической обстановкой в стране.
Я хорошо знаю по Польше, что страны Восточной Европы перенимают веяния Западной Европы. В конце XX века там господствовал постмодернизм, и, по моему личному мнению, это было ужасное время. Как раз в момент, когда это направление начало угасать, Россия подхватила его, и в вашей стране появилось много-много построек в этом стиле. Когда меня пригласили в жюри на конкурс проектов для Мариинского театра, то я увидела, что концертные залы выглядят так же, как торговые центры.
Таким образом, после конструктивизма для российских архитекторов считалось нормальным заимствовать что-либо у других стран. Но теперь они наконец вольны разработать собственный стиль. И я очень оптимистично смотрю в будущее — в России грядет время новых молодых архитекторов, и отчасти этот процесс уже начался. Единственное, что я могу им посоветовать — это верить в себя. И еще им важно держаться друг друга, как это делали коллективы Team 10 и New York 5. Никто не должен сражаться в одиночку.
